У вас много отсылок к литературе. В одном из интервью вы говорили, что «Кроткая» – это смесь Кафки, Булгакова, Хармса и, конечно же, Достоевского. «В тумане» – экранизация Василия Быкова, названием «Аустерлиц» вы ссылаетесь на роман Винфрида Зебальда. Что для вас пересечение кино и литературы, и – вы вдохновляетесь больше литературой, чем классическим кино?
Я вот так вопрос себе не ставлю, и об этом вообще не думаю. Это выскакивает само по себе, без моего участия. Когда я пишу сценарий, он пишется сам по себе – я бы так сказал. А потом ты говоришь: «О! Интересно: а это оттуда! А! Интересно, а это вот похоже на нечто, что мы уже видели, читали…» А вот я не знаю: наверное, я что-то читал, читаю немножко (смеётся). И как-то это впечатление укладывается, но я все-таки отталкиваюсь от другого: мне важна изобразительная сторона, то есть место, где мы будем снимать, фактуры человеческие. И, конечно, ситуации, обстоятельства. Наверное, я больше после «Кроткой» уже не буду возвращаться к российскому пространству современному, потому что я уже все об этом сказал здесь и в «Счастье моем». А если уже возвращаться, то возвращаться к событиям, которые произошли 50, 70, даже 100 лет назад. Меня вдохновляют характеры, которые еще существовали тогда на этом пространстве, и которые бесследно утеряны. Вот такой тип людей, как Сущеня (герой фильма «В тумане» – прим. ред.), например. Сейчас очень редко можно встретить людей такого стержня внутреннего, такого взгляда на жизнь. Не знаю. Что-то надломилось, произошло, и это меня очень занимает. А уже какая там будет фурнитура, какое будет окружение, каким образом это будет проявляться, в каких сюжетах – я не знаю еще.
Опять же, в одном из интервью вы упоминали, что «Счастье мое» и «Кроткая» составляют такой своеобразный диптих.
Ну, судьба женщины и судьба мужчины в этом пространстве. Если мужчина становиться агрессором и начинает разрушать все вокруг себя, то женщина обычно становиться жертвой. Что-то типологическое в этом есть.
Вы упомянули Сущеню, а я как раз хотел спросить: как вписывается сюда «В тумане»? Можно считать «В тумане» продолжением интерлюдии «Счастья моего» про Вторую мировую?
Еще вся палитра не окончена, сложно сказать. Значит, фильмы появляются, один с другим как-то связаны, и потом уже, по истечению времени, можно сказать вот «О, вот это связано с этим, а это – развитие идеи…» Например, вот фильм «Аустерлиц» – это развитие темы «Майдана», как это ни странно, ведь как бы никакой связи нет. А связь есть: она буквальная, она прямая. Это вариация темы – в «Майдане» народ творит историю, они – люди активные, они – субъекты истории, а в «Аустерлице» они – объекты, они пассивные.
«Наверное, я больше после «Кроткой» уже не буду возвращаться к российскому пространству современному, потому что я уже все об этом сказал здесь и в «Счастье моем»
А в «Событии»?
В «Событии» есть мгновение, в отличии от этих двух картин, когда люди чувствуют себя – на мгновение – субъектами истории. Вот это то, что произошло на постсоветском пространстве в 91-м году, в редкий случай, когда российский народ вдруг позволил себе право выступить, на мгновение. Это чувство пьянило: бриллиантовый дым будущего. Это вскружило головы, я помню это ощущение: «Вот сейчас коммунистов партию закроем – все. И так начнется хорошо, так легко жить станет. Так все наладится…». И вот на волне этой надежды меня и вынесло в кино. Я по-другому уже смотрел на все эти вещи, начиная с 93-го года. Более или менее понятно уже было…
Я помню вашу формулировку, что это право спустили сверху…
Я слышал, что ваш следующий фильм планируется о Донбассе. Эта мысль, о которой вы говорили, войдёт туда?
Война – это всегда результат каких-то процессов и событий. И вот именно эти процессы меня и беспокоят.
То есть, если я правильно понимаю, идея построения утопии в условиях полной антиутопии?
То, что происходит там, то, о чем вы говорите: власть сыпется, люди готовы бороться за советский миф…
Понимание того, что неприкосновенность частной собственности – святое и незыблемое понятие. На этом строится западная цивилизация
По сути, в «Кроткой» от оригинала Достоевского – название, атмосфера, возможно, молчание главной героини, и, я помню, вы рассказывали, что идея изменилась у вас по ходу написания сценария.
Я пытался поспорить с Достоевским. Я хотел создать такой характер, который молчит, ее унижают, она проходит через разные ужасы, она молчит-молчит-молчит, потом в какой-то момент все-таки какая-то капля, которая ее не то чтобы провоцирует… Я даже не знаю – вдруг она совершает поступок. Ну капля такая: когда терпеть уже больше невозможно. Быть человеком и вот так поступать – это уже невозможно, и она совершает поступок. И я понял, пока писал сценарий, что нет, это не то пространство, в котором вот такой человек мог бы совершить поступок. Это было бы моим волюнтаристским решением, оно не было бы органично тому пространству, о котором идет речь.
Но этот поступок – это не было самоубийство, как у Достоевского?
Нет, нет. Я хотел, чтобы она убила того, кто ее так мерзко обманывал. И вот я разошелся с этой идеей в сценарии в тот момент, когда героиня стояла напротив тюрьмы. Все, следующий эпизод был другим, потом другой, другой, другой… У меня, в принципе, был план, как я буду развивать сюжет, я даже написал роль этого человека, милого приятного, который ее презрел, приютил – полицейский из этой тюрьмы. Полюзуясь своим положение, ее как-то начал обихаживать, привязал к себе – и так далее и тому подобное. Но получилось так, иначе, и это текст. Это не то, что я своей волей, нет, там воли моей нет: когда я пишу, у меня начинают эти сюжеты и герои складываться сами собой. Я написал сцену и подумал: что это такое? А с чего это вдруг? Потом следующую: ничего себе. И дальше – оно пишется.
«Кроткую» можно считать экранизацией Достоевского?
Мотивы?..
Слишком кроткая. Я все ждал, когда она перестанет быть настолько кроткой.
Сон «Кроткой» выполнен в непривычной для вас технике: вы отходите от этого детального вглядывания в реализм к фантасмагория и гротеску.
Я хотел напомнить о том, что кино – это все-таки фантасмагория
Вас в целом интересует реакция критики на ваши работы?
Я спросил потому, что реакция критики на фантасмагоричную сцену в конце «Кроткой» была очень неоднозначной.
То есть хотели выбить из зоны комфорта?
фото: Катя Феленюк
Отличный ёмкий разговор. Спасибо!